Он прищурился

Он долго сидел в тишине, глядя в кружку с остывшим чаем. Жена уже ушла в спальню, оставив его одного — она понимала, что сейчас ему нужно подумать, прожить это чувство до конца.

Перед глазами снова всплыла сцена: мать, чуть сгорбившаяся, театрально бледная, с паузами в голосе, рассказывает, что «врачи нашли, срочно надо», и как он, не раздумывая, в домашних тапках бегом несется к банкомату. Ему даже в голову не пришло, что она может обмануть. Это же мать. Та самая, что когда-то держала его за руку, когда у него в детстве вырезали гланды. Та, что ночами дежурила у его кровати, когда он лежал с температурой. Та, что собирала ему чемодан, когда он уезжал в армию, плача так, чтобы он не видел.

Он вспоминал эти сцены, и злость, которую он чувствовал днём, постепенно уступала место другому чувству — разочарованию. Глубокому, щемящему. Это было не обиду на потраченные деньги — он бы всё равно отдал, без раздумий. Это была обида на то, что мать не доверила ему правду. Что решила его перехитрить, как будто он — чужой человек, которому нельзя объяснить, просто сказать: “Сын, я хочу пожить. Просто пожить”.

Он встал, прошёлся по комнате. За окном темнело. Фонарь за стеклом отбрасывал на стену мягкий овал света. Он вышел на балкон, зажёг сигарету — курил он редко, но в такие моменты тянуло.

В голове крутилась одна мысль: А я бы ведь дал ей денег и просто так… если бы она не врала. Если бы сказала правду. Почему же она не поверила в это?

И тут он понял — это не просто ложь. Это страх. Страх быть обузой. Страх, что в собственном возрасте не имеет права на удовольствие. Страх, что сын, у которого уже своя семья, не поймёт, не поддержит. Её ложь была не из корысти. А из одиночества.

Он потушил сигарету, долго смотрел в небо, потом вернулся в комнату. Жена уже лежала в кровати, читала.

— Я завтра к ней снова поеду, — тихо сказал он.
— Надолго?
— Нет. Просто… поговорить. Без обид. Без упреков. Надо… объяснить, что я всё равно её люблю. Даже если она в следующий раз скажет, что у неё третья почка выросла.

Жена усмехнулась:
— Ну вот и хорошо. А то я тебя такого злого давно не видела.

Он лег рядом, обнял её. И впервые за весь день выдохнул спокойно.

На следующее утро он снова стоял у двери матери. В руках — коробка с конфетами и недорогой, но красивый шарф, который купил по дороге. Он знал, что наказывать её молчанием — не его путь. Он хотел поговорить. Не как взрослый с ребёнком. А как взрослый с взрослым. Он хотел, чтобы она знала: в её старости тоже должно быть место для радости.

Мать открыла дверь и замерла. Не ожидала. Сразу растерялась:

— Сынок… ты что… опять? Я же…

Он не дал ей договорить.
— Мам, я всё понял. Я не ругаться пришёл. Я просто хочу… чтобы ты знала: ты можешь просить. Без спектаклей. Без драмы. Просто просить.

Она смотрела на него, прижав ладонь к груди.
— А если бы я просто сказала, ты бы дал?
— Конечно, дал бы. Я же твой сын.

И вдруг мать заплакала. Как-то по-настоящему, без надрыва. Он обнял её, как в детстве, прижал к себе, и они стояли на пороге, два взрослых человека, которые снова нашли дорогу друг к другу — через ложь, обиду, слёзы и прощение.

Он понял: доверие — вещь хрупкая. Но любовь — сильнее.